Рубрики — Сeгoдня гoвoрят o нoвoй рeaльнoсти, кoтoрую принёс кoрoнaвирус. A вaшa пoвсeднeвнaя жизнь измeнилaсь?
— Нe oщущaть эту нoвую рeaльнoсть нeвoзмoжнo, кaк бы ты aвтoнoмнo ни дeржaлся. Мoи oщущeния я бы oxaрaктeризoвaл кaк «смeшaнныe чувствa». С oднoй стoрoны, нe пoкидaeт впeчaтлeниe, чтo я пoпaл в тeaтр aбсурдa, и рaзвивaeтся нeчтo тaкoe, o чём мeсяц нaзaд я нe мoг и пoмыслить.
С другoй стoрoны, дo этoгo я жил кaк бeлкa в кoлeсe: дoлжeн был кудa-тo exaть, гдe-тo выступaть, чтo-тo срoчнo писaть, и вдруг тaкaя тишинa – мир oстaнoвился, и мoжнo спoкoйнo сидeть и писaть тo, чтo считaeшь нужным. Ну, кoнeчнo жe, я сeйчaс пишу рoмaн – этo тo зaнятиe, кoтoрoe я нe всeгдa мoгу сeбe пoзвoлить. Oн, кaк oбычнo у меня, об истории, о времени и, может быть, о семье. В нём соотношение личной и всеобщей истории становится центром повествования, главной проблемой и нервом.
Это удивительное чувство – когда на предельной скорости ты отпускаешь педаль газа. Через сто метров колеса делают свой последний оборот – и вот в тишине ты уже слышишь пение птиц, шум сосен и прочие бесценные звуки, так не похожие на шум мотора.
Ничего подобного происходящему ныне я не видел. И никто не видел. Были какие-то локальные события: чума в Пскове или во Флоренции, но так, чтобы на всём земном шаре всё остановилось – такого не было никогда.
Редко о чём в отношении исторических событий можно говорить «впервые», но здесь – бесспорный случай, когда слово «впервые» можно использовать на совершенно законных основаниях.
— И всё же, памятуя о том, что в ваших романах переплетаются самые разные эпохи, с каким временем хоть отдаленно схожа сегодняшняя ситуация?
— По принципу внешнего сходства (пандемия) можно бы было сказать о Средневековье. Однако есть и громадное отличие.
Когда в Средние века случалась чума, главная беда того времени, города были усеяны мёртвыми телами. Это был зримый знак разыгрывающейся трагедии.
Нынешний случай совершенно удивителен. Получилось так, что о пандемии мы узнаём из средств массовой информации. Этот тот враг, который марширует, но которого мы не видим ни в каких его проявлениях. Мы не видим, слава Богу, трупов на улицах, мы не видим ничего такого, что отличало бы, по крайней мере внешне, эту пандемию от сезонной вспышки гриппа.
Вообще, я слышал, что цифры потерь от гриппа и потерь от коронавируса сопоставимы. Это не значит, что на коронавирус можно не обращать внимания. Ни в коем случае. Надо ко всему серьёзно относиться. Но удивляет другое. При том, что серьезные потери от гриппа бывали и раньше, мир никогда еще не погружался в такой ужас. Более того: если мы возьмём потери от ДТП, то они больше, чем потери в локальных войнах, но при этом никто не закрывает автомобильные дороги и не объявляет войну автомобилям. Очевидно, существуют причины, которые заставили мир так внимательно к этому отнестись.
— Какие же это причины?
— Я думаю, среди прочих, есть одна важная причина. Ведь дело тут скорее не в самой реальности, сколько в реакции на эту реальность. На мой взгляд, мир в глобализации дошёл до каких-то пределов, когда он, видимо, почувствовал, что следует пуститься уже в обратный путь — от глобализированного мира в мир отдельных государств, культур, традиций.
Я вовсе не хочу сказать, что пандемию придумали, чтобы закрыться от соседей и начать заниматься собственным развитием. Но иногда мне приходит в голову, что, когда пандемия возникла, мир инстинктивно схватился за этот повод, чтобы на какой-то миг закрыть дверь. Дверь государства, дверь на личном уровне, потому что и на личном уровне у нас все двери распахнуты.
Люди становятся совершенно прозрачными благодаря Сети. Причём не по воле каких-то злых сил, а по собственному желанию. Человек не успеет раскрыть глаза и почистить зубы, как он уже пишет, что у него происходит дома. Это тоже форма прозрачности и отсутствия границ. И в этой сфере тоже будут изменения.
Уверен, что в обозримом будущем беззаветных экстравертов в Сети будет гораздо меньше. Человек должен иметь границы. Соблюдать дистанцию по отношению к себе подобным. Он должен иметь какие-то тайны, а в сегодняшнем мире уже нет тайн. Мне кажется, что нынешняя ситуация – это в том или ином виде реакция на отсутствие границ, как государственных, так и личных.
Фото: Сергей Сёмкин.
— Герой вашего романа «Лавр» обладал даром исцеления, а какую вы могли бы дать рекомендацию для поддержания душевной гигиены, чтобы не заразиться паникой?
— Паника это последнее, что можно себе позволить. Надо осознавать, что, видимо, угроза серьёзна. Легко сказать — не поддавайся панике. Если человеку страшно, ну конечно, он ей поддаётся, и ничего уж тут не поделаешь.
Верующего может успокоить убеждение, что без воли Божией не упадёт волос с головы человека. Кроме того, у него всегда есть адрес, куда он может обратиться из любой точки, где бы ни находился – это Небо. Можно просить, и, если просьба по-настоящему горячая, то можно надеяться, что будешь спасён.
Неверующий может также противостоять болезни – усилием своей воли, желанием не заболеть. Человек, который ведёт себя мужественно, способен одолеть трудности. Таким образом, очень многое зависит от состояния духа. Надо просто думать, что, если начать бояться, шарахаться, станешь легкой мишенью для вируса. Нужно решить для себя так: и тело мое, и дух переходят на осадное положение. Вирусу я не поддамся. Это может помочь.
— В ваших книгах — и в «Лавре», и в «Авиаторе», и в «Брисбене» — персонажей сопровождают болезни, которые заставляют их переосмыслить отношение к жизни. Нынешняя пандемия, на ваш взгляд, способна чему-то научить современное человечество?
Да, безусловно. Это известная вещь: болезнь часто заставляет человека задуматься о смысле жизни, особенно если эта болезнь опасная. Болезнь обычно делает человека добрее. Он понимает, что способен влезть в шкуру другого и почувствовать его боль.
Бывает, впрочем, и обратное — болезнь ожесточает, и это ужасно. Удивительность происходящего сейчас – в том, что болезнь коснулась всех – и тех, кто болеет, и тех, кто не болеет, потому что те, кто не болеют, понимают, что заболеть очень просто. Они настроены с больными на одну волну.
В болезни иногда тяжело думать, иногда тяжело сосредоточиться на чём-то, но, когда здоровые люди оказываются вне работы, вне социума, вне привычной жизни, они начинают задумываться о том, о чем особенно как-то никогда не думали: о бытии, о смысле существования. Они выходят за пределы быта, повседневности, потому что повседневность от них просто физически отрезана.
Сейчас без преувеличения весь мир имеет несколько недель для того, чтобы задуматься о вечном, о смысле жизни и, если угодно, о смысле смерти, потому что – где болезнь, там часто и смерть. Без смысла смерти не понять всерьёз и смысла жизни. Чем богаче государство, тем тщательнее оно пытается выдавить смерть за пределы бытия.
Я жил в Германии и видел, как всё делается для того, чтобы опустить занавес между человеком и смертью, для того, чтобы он поменьше о ней думал. Так во всех странах «золотого миллиарда». Смерть выдавливается за пределы жизни, а, между тем, смерть – это часть жизни и в жизни многое объясняет. Об этом есть замечательные книги, например, «Литургия смерти» отца Александра Шмемана или «Жизнь. Болезнь. Смерть» митрополита Антония Сурожского.
Мои заграничные впечатления во многом совпадают с тем, что описано в этих книгах. В свое время меня изумило, что в Мюнхене нельзя отпевать в открытом гробу, потому что это якобы негигиенично. Те, кто хочет, чтобы гроб был открытым, как это бывает обычно в России, везут покойника в деревню. Разумеется, дело там не в гигиене, а в том, чтобы «защитить» человека от вида смерти, от мысли о смерти.
Сейчас совершенно удивительный момент, когда от смерти не уйти. Сегодня все — и «золотой миллиард», и третий мир — вынуждены обратить внимание на смерть, потому что в нынешней ситуации её не видеть невозможно. Я думаю, что мы будем уже другими после этой пандемии. Знаете, как пел в своё время Борис Гребенщиков: «Как сказал один мальчик, случайно бывший при этом: «Отныне мы все будем не те».
— Так какими же мы будем?
— Я думаю, что мы, во-первых, вернём в своё сознание понятие границы. Границы культур, государств, цивилизаций. Мы не будем такими самоуверенными, какими были до этого. Ведь мы считаем себя коллективным царём природы — всё можем, всё умеем. А тут приходит маленький вирус, который и заметить-то невозможно, и – начинает диктовать свои законы. Он нам напоминает, что вирусы и бактерии возникли за много миллионов лет до появления человека, и не они у нас в гостях, а мы у них.
Во всех отношениях мы изменимся, потому хотя бы, что эпидемия захватила все сферы нашей жизни. Понятно, что коронавирус – это мощнейшее событие, которое будет стоять в ряду крупнейших в мировой истории. Я думаю, мы даже ещё не способны оценить масштаб его влияния.
Влияние это не столько в действии самого вируса, сколько в отношении к нему. Случаются более масштабные события – допустим, землетрясения в Тихом океане, которые способны поменять природу океанского дна. О них, однако, никто не знает, в то время как об этом вирусе знают все.
События не существуют сами по себе. Любое событие, чтобы быть таковым, должно быть воспринято и должно существовать в чём-то сознании. Вот после такого грандиозного восприятия коронавируса, после такого потрясения всего земного шара, естественно, мы не можем быть прежними.
— Сегодня многие рекомендуют, что почитать на карантине. А какие бы вы книги посоветовали?
— Я бы посоветовал каждому прочесть то, что он давно собирался прочитать. Почти у каждого есть такие книги. Призываю не откладывать их в долгий ящик, потому что второго такого шанса, наверно, уже не будет.
Вообще же выбор книг зависит от того, в чём человек сейчас нуждается. Если он нуждается в познании, в анализе своего нынешнего чувства и того, что он переживает, пожалуй, тогда стоит читать об эпидемиях и катастрофах. В детстве я очень любил повесть Конан Дойла «Отравленный пояс» – о том, как Земля попадает в какой-то эфирный пояс. Ощущение катастрофы очень хорошо там передано.
Можно читать роман Альбера Камю «Чума», какие-то вещи Томаса Манна – например, «Смерть в Венеции» или «Волшебную гору». «Волшебная гора» – роман о больничном существовании в отрыве от мира. Это тоже совершенно удивительное чувство. Перед нами туберкулёзный санаторий в Давосе, который как бы не на этой земле, этакий ковчег. Чувство оторванности от мира выражено у Манна потрясающе. Если же вы ищете успокоения, то читайте добрые книги, напоминающие сказки. Например, Диккенса.
Читайте интервью с ведущими российскими писателями о пандемии коронавируса:
Дмитрий Глуховский: «Мы репетируем Апокалипсис»
«Людмила Улицкая оценила тезис о «заслужившем пандемию человечестве»